Точнее, они с новой силой показали, что есть Добро, есть Зло, и где именно проходит между ними граница. Тогда как культура, эстетика и идеология постмодерна последние десятилетия нам всем доказывала, что всё относительно и по приколу, что никаких абсолютных полюсов смысла не существует, что весь мир — если не театр, то большое телешоу и компьютерная игра, и что вместо добра — сегодня прагматизм — в котором собственные интересы замешаны на коктейле из смеси добра и зла.

Однако восстановление представлений о Добре и Зле — вовсе не означает победу первого над вторым. Более того, оно даже не определяет — кто есть Добро, а кто — Зло: на любой войне почти все воюющие считают противника Злом — даже если он просто обороняет границы своего государства, а себя — Добром — даже если ты убиваешь людей в газовых камерах, сбрасываешь атомные бомбы на мирные города, применяешь химическое оружие, расстреливаешь пленных в затылок, насилуешь детей и отбираешь стиральные машины. Мол, это всё — «туман войны» и «эксцесс исполнителя», главное — что мы несем этим неблагодарным Светлое Будущее или очищаем их от «нацизма»!

И еще один актуальный вывод приходится сделать: корни происходящего — именно в длительном неразличении Добра и Зла. И речь вовсе не об Украине и даже не о России, а о Западе в целом, особенно — о странах Европейского Союза и об определенных кругах в США (прежде всего, в Демократической партии).

Именно толерантность Запада ко Злу позволила проводить политику «business as usual»: твой контрагент может быть маньяком и убийцей, вампиром и педофилом, но главное — это бизнес! Деловые отношения и деньги не должны пахнуть — их надо очистить и от этических «предрассудков», и от моральных сантиментов, и от политики, и от геополитики, и от всего остального.

После 24 февраля только ленивый не упрекает европейских политиков последних двух десятилетий в том, что они добровольно заглотили «крючок» зависимости от российских энергоносителей — мол, и «Северный поток-1», и «Северный поток-2», и «Турецкий поток» были построены вовсе не для поставок российского газа в Европу по более выгодным маршрутам, а для политической расправы с Украиной — чтобы это можно было сделать безболезненно и относительно незаметно для Европы и европейских потребителей.

Однако процесс «покупки лояльности» Европы Кремль начал вовсе не в 2014 году и даже не в начале 2000-х, когда было объявлено, что «газ — это новое русское оружие». Идею «привязать» Западную (капиталистическую) Европу к Советскому Союзу — для ослабления европейско-американского союза — придумали еще во времена Хрущева и Аденауэра. Потом были сделка 1970 года «газ — трубы» и доктрина «газ вместо танков» двух послов СССР в ФРГ Валентина Фалина и Юлия Квицинского. Ну и, наконец, заработавший в 1984 году газопровод «Уренгой — Помары — Ужгород», привязавший Западную Европу к СССР, а потом и к России, казалось, навсегда. Удивительно, но в позднем СССР даже управление советским контейнерным флотом происходило из немецкого Гамбурга. И именно через тайные торговые пути в ФРГ Советский Союз обходил запрет на импорт американской вычислительной техники нового поколения.

И, в принципе, расчет Кремля был вполне эффективным: страны ЕС всё больше и больше погружались в экономическую и логистическую зависимость от российского нефте-газа, которая постепенно превращалась в зависимость политическую. При этом немецкие политики (та же Ангела Меркель) объясняют такое сотрудничество прямо противоположным образом — мол, мы, Германия и Европа в целом, вовсе не собирались попадать на путинский нефтегазовый крючок! Наоборот, мы сами хотели опутать Россию тысячами важнейших экономических связей — чтобы остудить кремлевский милитаризм и предотвратить военную эскалацию в Европе.